Война кончилась.
Была середина сентября. В городе, на Клочковской, в нашем дворе
вспыхивали вечеринки. Это возвращались с войны мужья, сыновья, женихи. На
всю улицу играл баян, пели, голосили, громко рыдали. На такую вечеринку
заходи кто хочет - радость всеобщая. Обиды прощались. В нашем дворе тоже
были две такие вечеринки - вернулись мужья.
Почему же до сих пор нет моего папы? Когда же, ну хоть приблизительно,
его ждать?
... В дверь сильно стучали. Мама вскочила и побежала на кухню. За время
войны я так привыкла спать с мамой, что мне стало холодно и одиноко. Это
ощущение я тогда хорошо запомнила. В щели ставен пробивался серый рассвет.
- Кто?
- Лель, ето я! Открывай, не бойсь! Защитник Родины вернулся - Марк
Гаврилович, не бойсь!
Послышались звуки открываемых замков: сначала тяжелый железный засов,
потом ключ один, потом второй, потом цепочка...
- Та-ак! А хто дома?
- Люся.
- Ага, дочурка дома... А ето хто курив тут?
- Это я...
- Э-э, здорово, кума! Ну, держися!
Я вслушивалась в незнакомый хриплый голос и не чувствовала никакой
радости. Было такое ощущение, будто что-то чужое, инородное врывается и
разбивает привычный ритм жизни. Вдруг я вижу, как в комнате осторожно,
согнувшись, появляется человек в военной форме, с зажигалкой в одной руке и
с пистолетом в другой, заглядывает под стол, хотя стол без скатерти, потом
под кровать, на которой я сижу, сжавшись в углу, а на меня никакого
внимания. Вроде нужно как-то реагировать, что-то сказать, но не могу.
Все эти годы я так ждала папу, столько раз по-разному рисовала себе его
приезд с фронта... А теперь все - его голос, и его поза, и серая ночь, и
жалкая, испуганная мама - все-все-все не соответствовало чуду, которое я
связывала со словом "папа".
Из-под кровати раздался сдавленный голос: "ничего... я усе равно
взнаю... Люди - они скажуть... Тогда держися, тысяча вовков тибя зъешь...
усех повбиваю... и сам у ДОПР сяду. Ну! Здорово, дочурка!"
Схватил меня на руки, подбросил в воздух: "У-у! Як выросла! Якая
богинька стала, моя дочурочка. Усю войну плакав за дочуркую..." И залился
горькими слезами, что "мою дочурку, мою клюкувку мать превратила в такога
сухаря, в такую сиротку".
- Марк! Так ведь все голодали, да я сама, смотри, еле-еле душа в теле...
- От ты, Леличка, куришь, затуманиваешь, а ребенык аккынчательно отощал,
на глазах пропадаить... Ничего, моя ластушка, твой папусик вернулся з
Победую, теперь усе наладить! Поезд учера ще пришов, у девять вечера,
насилу дождався. Приду, думаю, ноччю, у самый разгар... Сорвалось, ну
ничего! - И тут же мне шепнул на ухо: Потом мне усе про нее изложишь, увесь
материал.
Это был мой папа! Тот, которого я ждала! Но как же я могла только что не
узнать его голоса, пугаться чего-то "чужого". Это мой папа! Его, именно
его, мне не хватало все эти четыре года.
|