В 1976 году, четырнадцатого июня, я стояла на льду, на коньках - на
съемке... На съемке! Я была так счастлива, снимаюсь в музыкальной картине и
играю параллельно острую драматическую роль, об этом я мечтала. Кончилось,
кончилось долгое и изнуряющее время простоя. Работа! Я тебя дождалась,
здравствуй! Папочка, дорогой! Как бы ты был счастлив, если бы дождался
вместе со мной! Мне так сейчас хорошо, это - почти состояние эйфории. Да,
точно - эйфория от счастья.
"Эйфория" кончилась в секунду. Цирковой клоун шутил на льду, упал мне на
ногу, и она сломалась. Просто и быстро.
Кажется, что могут умереть все, но не ты. Человек попал в катастрофу, а
я - нет, я не попаду...
И моральная травма, и физическая очень похожи. Обе хочешь забыть
поскорее, как тяжелый сон. Обе вынуждают вести себя и жить по-другому. Обе
оставляют рубцы. Обе заставляют постоянно задавать себе вопрос: "болит или
не болит?", "прошло или не прошло?" И обе, нанося поражение, удар, потом,
впоследствии, приносят победу. Травмы заставляют тебя пережить наивысший
пик трагедии и счастья! И когда в роли есть хоть намек на подобное - тебе
все ясно, потому что у тебя такой "потолок", такой запас перенесенного!
Можно прожить на экране драму, трагедию человека только тогда, когда ты
сам пережил в жизни что-то похожее, хоть приблизительно. Рассказать об этом
нельзя. То есть рассказать как раз можно, но научиться этому нельзя. Тогда
можно "сыграть", но не "прожить". А "играть" - нельзя. Стыдно.
...Тогда, в детстве, я металась со своей травмой. Я еще долго не знала
этого загадочного и красивого слова - "травма". Тогда чаще употребляли
прозаическое слово - "горе". После "букета шиповника" я помню свое
состояние, но сформулировать его могу только сейчас. Это ощущение
физической боли в сердце, напрасной затраты душевного порыва, своей
ненужности я должна была уладить в себе, найти утешение своими словами.
Обязательно!
Я ходила по городу, по излюбленным и изученным развалинам и старалась ни
с кем не знакомиться, не общаться. Зашла я и в Ботанический сад. Специально
зашла. Чтобы проверить - "болит или не болит", "прошло или не прошло". Еще
не прошло... Я бесстрашно смотрела на куст шиповника. На нем не было ни
одного цветка! "До свадьбы заживеть, дочурка моя дорогенькая".
Я набрала в карман самых красивых патронов и отправилась домой. Мама с
тетей Валей с утра ушли на работу в кафе.
Все, что мама приносила с базара, мы раскладывали на широком мраморном
подоконнике и на железной печке, если она не топилась. Свои "игрушки" я
тоже расставила на печке. Огрызком карандаша для бровей, который для мамы
"оторвала от себя" тетя Валя, я нарисовала глаза, нос и рот на разноцветных
головках этих патронов. Каждую обвязала тряпочкой, как платочком. У меня
получилось сразу десять кукол. Я расставила их по цветам, как близнецов.
Впереди стояли малиновые близнецы - самые красивые. И всем дала имена.
Я с ними возилась целый день. А потом пришла мама с тетей Валей. Когда
мама увидела у меня кукол... на плите! Что было! Вначале, тут же, по
инерции, удар по физиономии. А потом... И что я хочу взорвать квартиру, и
что я использовала весь ее карандаш - где теперь такой достанешь! И,
конечно, какая она несчастная, что я такая же, как он, - все тяну из
мусорника в дом. Потом включилась тетя Валя.
- Доця! Ты что, в самом деле? Ты же уже большая! Эти патроны стреляют, и
мы можем все погибнуть, доця! Леля! Ты права. Дети - это же тихий ужас!
Пусть лучше она ходит с нами... Нет! Новое дело! Это же кому сказать...
Товарищи! Приходим домой, а тут остался один пшик...
Куколок своих я вынесла в развалины, поставила их в ряд и с каждой из
них попрощалась. Это были трассирующие пули.
За куколок я стояла в углу на коленях - там меня часто забывали. Вначале
это наказание казалось обидным и унизительным. А потом я его нашла
интересным, даже стремилась к нему. А что? Стоишь себе, смотришь в угол.
Колупаешь ногтем стенку. Никто тебя не шпыняет. Ты не лезешь, и к тебе не
лезут. И обида постепенно отходит, становится легче. В голову приходят
всякие фантазии, видишь разные светлые довоенные "картинки". И когда уже о
тебе вспомнили, и пора вставать - с большой неохотой расстаешься со своим
особым миром. И приходится изображать на лице обиду, а то моя "зоркая мама"
сразу поймет, что стояние в углу - не самое плохое наказание. И, не дай
бог, заменит его на что-нибудь новенькое...
|